Обычно если в обезьяннике гиббон Рома начинал утро с пения, то обход в зоопарке можно было не делать — все здоровы. Обычно, эпидемия расстройства кишечного тракта в зоопарке начиналась или с него, или с шимпанзе (как и утренние и вечерние концерты “без заявки” со стороны слушателей).

Человеку можно разъяснить: вот для тебя на три денька пилюли и постарайся не считая рисового отвара ничего не есть! А мортышку нужно вынудить эту пилюлю проглотить, да еще три-четыре раза в денек. Уговорить нашего гиббона — негодяя Рому — испить левомицетин — не родился еще на земле тот человек! Рома сходу ощущал неладное, если ему подсовывали в еде лечущее средство.

Что только мы не делали и чем только не обеззараживали клеточки, чтоб избежать заболевания! Но как наступал пик жары — всё! А время от времени и все. Включая обслуживающий персонал.

С другими мортышками дело обстояло несколько проще: большая часть из их не то чтоб с наслаждением, но все таки воспринимали рисовый отвар с фталазолом. А вот Рома, да к тому же умеющий ловко перескакивать-перелетать из 1-го конца клеточки в другой, доставлял массу морок.

Вся краса и грация этой мортышки раскрывается конкретно в “полете”, когда вольер спланирован таким макаром, чтоб гиббон имел возможность преодолевать огромные расстояния по воздуху. Утром он в особенности обожал не только лишь попеть, да и полетать. Но стоило ему приболеть — посиживает на полу, как небольшой паучок, собрав под себя лапки. И силушки даже нет удирать от сачка. Время от времени, правда, чуть-чуть для порядку полетает по клеточке, чтобы нам жизнь малиной не казалась. При всем этом он всякий раз упрямо пробовал уменьшить количество волос и без того редчайшей прически моего коллеги Жору Васильевича. Пролетая вроде как-то даже и в стороне, Рома ухитрялся вытянуть длинноватую лапу так, чтобы все таки зацепить Василича и выдрать очередной клочек. По этой причине Василич даже очень не обожал ходить к гиппопотаму Саймиру, потому что к нему приходилось пробираться в небезопасной близости от клеточки Ромы. Меня гиббон почему-либо не трогал, невзирая на то, что с моей маковки он мог зацепить намного больше. Гиппопотам Саймир, когда мы начинали ловить Рому, подплывал к поребрику, клал на него голову и пристально следил. Только-только советов не давал. Пойманный Рома никогда не сопротивлялся , только с ненавистью посматривая на спринцовку с лекарством, вставленную ему в рот, и постанывая, глотал “отраву”.

В один прекрасный момент, когда Рома был совершенно плох, я на нем “испытал” глинтвейн, сваренный по собственному рецепту с гранатовой корочкой. После этого Рома запел уже минут через 10. Я его позже часто этим напитком баловал, и, может, потому он мою прическу не трогал.

Но окончательную победу над поносом я открыл благодаря капуцину Сафрону, который часто выпрашивал у меня листики яблони. А здесь — как раз во время очередной эпидемии — я ему просто наломал ветвей ветлы, вспоминая о том, что в ней довольно вяжущих и дубильных веществ. Итог затмил все ожидания. Во-1-х, они ему пришлись очень по вкусу. Во-2-х, на последующий денек он был полностью здоров. А в-3-х, я испытал это средство на для себя. Еще приятнее левомицетина, а главное — более действенное. И 4-ое — все мортышки с наслаждением едят листья, ведь у многих из их в естественной среде обитания листья составляют базу рациона.

После чего в “критические дни” кашу и хлеб с повидлом для обезьян по моему распоряжению подменяли на листья яблони и ветлы.

***

Самца шимпанзе по кличке Бой нам прислали по “заявке” шимпанзе Катерины, когда уже были открыты два превосходных средства исцеления, потому расстройство кишечного тракта новоприбывшего меня не пугало. Но вот общее его состояние внушало суровое беспокойство: злосчастный, с впавшими очами, вялый.

Мы выпустили Боя в летний вольер. Катю на это время заперли в зимнике. Бой был вправду очень плох: он практически не изучил новое помещение, забился в далекий угол, где и остался посиживать, закрывшись мешком, выданным ему для подстилки. Казалось, ему так противно, что он желает только 1-го — чтоб его никто не трогал.

Нашей ветеринарной троице — Владимиру Георгиевичу, Жоре Васильевичу и мне — предстояло назначить новоприбывшему нужное исцеление. Но чтоб его назначить, нужно поставить диагноз, что в зоопарке сделать совершенно тяжело.

Поступает, к примеру, животное — дикое, с непредсказуемыми реакциями, или зубастое, или клыкастое, или с массивными рогами. К нему и близко не подойдешь.

Находясь около клеточки с еще одним ребусом, я очень нередко чувствовал себя старым китайским врачевателем, которому предстояло поставить диагноз дочке правителя. Как понятно, обычный смертный не имел права узреть либо услышать ее. И даже пульс он мог щупать, прикасаясь к шелковой нити, которую привязывали к запястью нездоровой, лежавшей за занавеской, а то и в другой комнате.

Зоопарковский доктор глядеть может, но вот потрогать собственного подопечного тоже, обычно, не в состоянии. Равномерно становишься неплохим наблюдателем, а став неплохим наблюдателем, становишь ся неплохим диагностом, а став неплохим диагностом, в конце концов имеешь право именовать себя реальным медиком. Как говаривали древнейшие эскулапы: “Quo bene diagnosis bene curat!” (“Хороший диагноз — уже лечение”).

С течением времени обход преобразуется в необычное исследование. Начинаешь созидать и осознавать очень многие вещи, которые ранее остались бы незамеченными: кто-то из подопечных не потому что обычно, стоит — опустил голову либо держит ее повернутой в одну сторону; кривит спину либо вроде как хромает, а ноги при всем этом не пораненные; не потому что обычно, дышит, пьет либо мочится; не так глядит. И чем ранее получится распознать какое-то необыкновенное изменение в повадках, тем быстрее и эффективнее можно что-то сделать.

Как мы узнали из сопроводительного письма, шимпанзе по кличке Бой был участником бессчетных тестов, которые проводил Ленинградский институт физиологии, в том числе достаточно известного опыта, во время которого группу обезьян выпустили на полуостров кое-где под Псковом.

Какие определенные исследования проводились над нашим Боем, нам, естественно, не сказали. И даже не посчитали необходимым прислать хотя бы историю заболевания либо какую-то карточку наблюдений за динамикой состояния животного в процессе проводившихся тестов. Оставалось только гадать, через какие тесты ему пришлось пройти. Зато было разумеется, что Бой, без всякого сомнения, прирученный, очень может быть, пребывал в лаборатории с ранешнего юношества. А списали его с тестов, вероятнее всего, по состоянию здоровья или по возрасту. Это совсем не значит, что шимпанзе состарился. Просто он достигнул того возраста, когда стал неуправляемым, а как следует, неловким в опытах. Из чего следовало: контакт с шимпанзе установить можно — не из тропических зарослей его вывезли, но вот по-панибратски входить в клеточку не следует.

Все же Бой совсем тихо разрешил нам прослушать пульс, сердечко и легкие. Означает, в людях в белоснежных халатиках, похоже, лицезрел друзей. Мы сделали вывод, что у него приобретенный энтерит. А еще Владимир Георгиевч, как большой спец по прослушиванию собственного сердца (которое он после операции исследовал довольно отлично), настаивал на вероятном инфаркте. Внешний облик пациента, сидячего на корточках и с прижатой к груди левой рукою, подтверждал предположение. Оставалось назначить исцеление.

Для начала я подал Бою в картонном стаканчике из-под мороженого валерьяночки, которую он без уговоров испил. А мало погодя вручил ему смесь, выдуманную на ходу, что-то вроде фруктовой каши из пропущенных через мясорубку сухофруктов, грецкого орешка и шкурок лимона, щедро при правленных гречишным медом с кордамоновой присыпкой. Картонный стаканчик Бой сходу разобрал “на запчасти”, а саму смесь разложил на ладошки и, отковыривая от нее по куску, с видимым наслаждением высылал за оттопыренную губу. Там он ее какое-то время катал снизу ввысь и напротив и при этом хвалебно покачивал головой. Ветлу он длительно разнюхивал и даже чуть-чуть пожевал и с недовольным видом положил рядом. Позже шимпанзе незначительно покачался из стороны в сторону, накрывшись мешком, прислонился к сетке и, похоже, задремал.

Сон — наилучшее лечущее средство, дружно решили мы.

На последующее утро ни ветвей ветлы, ни ветвей яблони в клеточке Боя я не увидел. Зато — о удовлетворенность! — нашел маленькое количество достаточно отлично оформленного помета, по цвету не вызывающего никаких опасений. А это означает, что одной неувязкой меньше. Полностью может быть, что смотрелся он таковой развалиной из-за вялости и стресса, вызванных переездом. Но общее его состояние оставалось все равно плохим, и нас не покидала идея, что Боя просто прислали сюда помирать.

И через один день активности в его действиях не прибавилось. Он получил очередной стаканчик с валерьянкой, который, к нашей радости, все таки отчасти испил, а отчасти для чего-то вылил для себя на маковку. Здесь же тихо “ухнул” при виде чайника, который я держал в руке, и подставил стакан. Я через решетку направил из чайника струю прямо в стакан, но чуть ли не промахнулся. Зато не промахнулся Бой — успел поймать струю.

Смотри-ка, Юрич, пациент ожил! — заметил Георгич.

Я умышленно продолжал лить чай мимо, чтобы как-то расшевелить шимпанзе. Бой сразу включился в игру и, ловко подхватывая струю, наполнял бумажный стаканчик.

Крепкий чай с лимоном и медом пришелся ему по вкусу, и он продолжал просить добавку, пока чайник не опустел, а может, ему к тому же понравилась нехитрая игра. Несмотря на некоторые улучшения за некоторое количество дней, проведенных в вольере, он по-прежнему передвигался сильно мало и непременно волочил за собой мешок. Слушать давал себя регулярно и при всем этом даже не пытался отнять фонендоскоп.

На вторую неделю Бой уже осваивал второй ярус клетки и забирался наверх под потолок. Но основное время проводил внизу. Мешок напрочь прирос к его руке, и он с ним не желал расставаться.

Наконец мы решили впустить Катерину. В какой-то момент это все равно сделать придется, и ежели не подерутся, то вдвоем им все таки будет гораздо веселее.

Приготовив сачки, сетки, шланги с водой, Катю пригласили на первое свидание.

Не торопясь, с опаской смотря то туда то сюда, Катерина вошла в вольер. Боя она увидела не сразу, потому что он находился как раз под полкой, на которую она ступила, но стоило ей спрыгнуть на пол, как она его и приметила в углу.

Катерина широко развела в стороны руки, смачно хлопнула тыльной стороной одной ладони по другой руке, издала один из самых истошных воплей, которые я от нее когда-либо слышал. После чего, сначала воздев руки (“Небо! Ты слышишь меня!”) и продолжая кружиться, опустила их на голову и присела: “Ой, что теперь буде-ее-т?”

Проделывая эти пируэты пару раз, она всякий раз увеличивала круги, все ближе и ближе подбираясь к Бою. Тот продолжал невозмутимо наблюдать из своего угла за спектаклем. Но “манто” из мешковины все таки сползло с головы набок. Катя, продолжая свой танец, неожиданно схватила мешок и взлетела с ним наверх. Тщательно его обследовав и обнюхав, она очень быстро потеряла к нему всякий интерес и сбросила вниз.

Бой невозмутимо вышел из угла, подобрал свое “манто” и, водрузив на голову, вернулся на место.

Катя уже увереннее подскочила к Бою, опять зацепила мешок, взлетела с ним наверх и повесила рядышком. Бой несколько озадаченно посмотрел на Катю и на свой мешок, но предпринимать ничего не стал. Тогда Катя, вальяжно развалившись на переплетении прутьев, вроде бы нечаянно задела пяточкой мешок, и он полетел вниз.

Бой безропотно поднял “манто”, натянул на голову и снова вернулся в свой угол. Катя быстренько спустилась и уже почти нагло направилась к Бою, чтобы продолжить игру. Но сейчас он успел подготовиться и, когда она подошла ближе, показал ей такое “лицо”, что Катю “снесло” в другой конец клетки. Какое-то время она в легком шоке чесала все, что можно почесать. Потом ее волнение улеглось, и она, обиженно отвесив губу, пару раз прошлась мимо Боя на почтительном расстоянии. Убедившись, что он на это совершенно не реагирует, присела неподалеку. Но “присела” — это так, мягко сказано. Она присела потому что это в состоянии сделать только обезьяна: успев показать Бою свою улыбку, зубы, распухший розовый пирожок и еще построить глазки.

По всему было видно, что Бою она похоже тоже понравилась, но он пока не подавал виду, сохраняя мужское достоинство.

А мы тем временем расслабились, довольные тем, что все вроде как благополучно обошлось. Но чувствовало мое сердце, расслабляться рановато.

Гримасничая, Катя опять приближалась к Бою. Она действительно радовалась и смеялась. Радовалась, что теперь не одна. И смеялась, так как без смеха на важного и гордого Боя, покрытого мешковиной, смотреть было невозможно. И мы вместе с ней радовались и смеялись. В чем причина всеобщего веселья, не понимал только Бой, но ведь он же не мог видеть себя со стороны.

Под шумок Катерина опять ухватила мешок, но сейчас взлететь наверх не успела. Бой подскочил к ней и, отвесив мощную затрещину, отобрал “манто”. Катя бухнулась на пол и, закрыв голову руками, начала жалобно орать. На этом все не закончилось. Крепко ухватив мешок за угол, Бой начал им отхаживать Катю по полной программе. Мы решили не вмешиваться, потому что это уже выглядело обычной семейной сценой. Делал Бой свое дело, можно сказать, профессионально. С одной стороны, чтоб показать, кто в доме главный, но с другой — чтоб жену не покалечить. Ну и Катя, хоть и орала, как полагается, все равно невооруженным глазом было видно, что довольна: вот и на нее кто-то обратил внимание! Выбив из Кати дурь, а из мешка пыль, Бой сделал несколько кругов по клетке, периодически со всей силы ударяя ногами по полу, потом выпрямлялся, “ухал” и мощно ударял себя кулаками в грудь. После чего, вцепившись всеми четырьмя конечностями за стальное ограждение, продолжая “ухать”, так его сотрясал, что, кажется, земля шевелилась.

Затем, гордо заняв место посередине вольера, он вопросительно посмотрел на гостью, которая теперь сидела от него на почтительном расстоянии в позе: “Ой, боюсь-боюсь-боюсь!”

Катерина приняла этот взгляд как приглашение к перемирию и подползла к нему, протягивая вперед руку. Бой аккуратно взял ее руку и положил себе на плечо. Катерина потянулась губами к щеке Боя. Несколько секунд они так и сидели, плотно прижавшись друг к другу. Потом Бой повернул ся к Катерине и посмотрел ей в глаза, после этого они начали друг дружку обнюхивать, слегка и очень нежно прикасаясь губами. А уже после чего, аппетитно причмокивая языком, принялись перебирать друг дружке шерсть. Так началась их семейная жизнь.

Через некоторое количество дней, когда мы считали, что с этой парой все в порядке, под вечер со стороны обезьянника послышались душераздирающие вопли Кати и Боя. Остальные обезьяны тоже по какой-то причине более шумно выражали свои чувства. Я выбежал посмотреть, что происходит. И стал свидетелем весьма необычного явления природы. С неба, как град, сыпалась саранча. Обезьяны ошалели от радости. Сначала я подумал, что им тоже очень необычно наблюдать, как саранча выпадает в осадок. Но когда обнаружил, что они ее уплетают за обе щеки, понял истинную причину восторга.

Наш агроном бегала по зоопарку, охала и хваталась за голову. Но саранчу совершенно не интересовали ни наши яблони, ни наши розы. Полчища насекомых двигались по своим делам в противоположном от сада направлении.

На следующее утро, как я ни старался найти хоть одно насекомое, чтобы угостить шимпанзе, все оказалось тщетно. Сад, к счастью, совершенно не пострадал.

Кстати, саранчу пытались ухватить и птицы, особенно фазаны, и мелкие хищники, и даже медведи!

***

Возле клеток с обезьянами всегда толпилось больше всего посетителей. И они все старались подкормить их. Это как раз и становилось главной причиной желудочно-кишечных расстройств. Попробуйте как-нибудь на 40-градусной жаре съесть помидор с абрикосом, мороженое, огурец, несколько конфет, пару печеньиц разных сортов, пирожок, скажем, с капустой, а потом снова мороженое и т.д. в том же духе.

Вот примерно такой дополнительный рацион получали наши обезьяны в воскресные дни и праздники.

Животных пытаются накормить практически все посетители. На предупреждающие надписи они, естественно, не обращают внимания. Конечно, в воскресные дни возле клеток дежурили служащие, которые пытались вразумить сердобольных посетителей, что животные сыты и что мороженое совершенно отсутствует в их естественном рационе. Но стоило служащим перейти от одной клетки к другой, как все начиналось сначала.

Так продолжалось все лето. Понедельник — понос, вторник — лечение, среда — диета, четверг — рекреационный период, пятница—суббота — период реконвалесценсии (выздоровления). Ну а в воскресенье... животные лежат, схватившись за животы.

Иной раз в клетку к Бою бросали сигареты. Зажженные сигареты Бой сразу гасил (в прошлой жизни не иначе как пожарником был), отрывал фильтр, совал в рот и, немного помусолив в губах, начинал жевать. Потом долго ходил и плевался. Катерину сигареты не интересовали. А вот пиво...

Пиво им кидали вместе с бутылкой (алюминиевых банок тогда еще не продавали). Если бутылку бросали по правильной траектории, Бой ее легко ловил. Он сразу усвоил: разбитая бутылка — пролитое пиво!

Но вот бутылка удачно поймана — праздник состоялся. Выпивать любил исключительно на качелях, полулежа, облокотившись одной рукой на поручни, второй рукой он неторопливо подносил бутылку к губам и делал первые несколько глотков, которые сразу пропускал внутрь, а последний задерживал во рту. Растягивая таким макаром удовольствие, он периодически озабоченно поглядывал на донышко — что там еще осталось? Кате иногда тоже доставалось немного пивка, но она с ним расправлялась быстро, после этого любила поорать. Впрочем, Катерина всегда любила поорать.

Даже заметив в руках Боя пиво, я не боролся с пьянством — в небольших количествах оно шло ему лишь на пользу.

Как-то один из посетителей забросил в клетку кусок шланга длиной с метр. Наверное, час Бой ходил по клетке с очень гордым видом и периодически изо всей силы стегал шлангом по цементному полу. Похоже, ему очень нравился звук. Когда звук получался особенно громкий и смачный, он удовлетворенно забирался на верхний ярус и там пел. Текст всегда был один и тот же — буква “у” с разными интонациями. Получалась отличная песня.

Шланг между тем несколько раз прошелся по Катиной спине. Сделано это было совсем не по злобе, а так, для профилактики и мимоходом. Но Катя обиделась и начала мне жаловаться. Слабый пол обижать негоже. И я решил отнять у Боя опасную для семейной жизни игрушку: нарвав яблоневых листиков, пошел к Бою “меняться”. Он сразу догадался, что мне нужен шланг, и всячески его оберегал. Тогда я положил листики на таком расстоянии, чтобы он смог дотянуться только шлангом. Другого орудия в клетке просто не имелось.

Достал.

Я положил листики еще дальше. Бой подвинул шлангом листики к себе поближе и, чтобы их было удобнее собрать сразу все, на какую-то секунду отпустил новую игрушку. Я воспользовался его оплошностью и вцепился в шланг. Но Бой был начеку и сразу прихватил другой конец. Мы с ним уперлись с разных сторон в ограду и начали тянуть, каждый на себя. День был воскресный, и посмотреть на это “шоу” собралось довольно много народу. Потому что у меня не хватило времени ухватиться как надо, я почувствовал, что мне его не перетянуть, и решил над Боем пошутить: взял и внезапно отпустил шланг. Потому что он тянул честно, то отлетел к противоположной стене.

Зрители в восторге, особенно Катя — сидит наверху, хлопает в ладошки и кричит от радости. Бой встал, подошел к прутьям и, как ни в чем же не бывало, протягивает шланг, будто мы с ним так каждый день играем: на, мол, попробуй снова, я-то все равно сильнее!

Сейчас мне удалось ухватить шланг покрепче. Ну, думаю, теперь-то смогу одержать победу.

Дружно тянем. Он со своей стороны, я — со своей. Страсти накаляются до максимума. Катя спустилась вниз и начала, ухая, пританцовывать, как девочка из группы поддержки команды. Среди посетителей нарастал гул. Всем интересно, чем закончится поединок.

Чувствую, что силы примерно равны, но у меня есть реальный шанс. И точно в тот момент, когда я делаю последний рывок, Бой неожиданно отпускает шланг!

Я настолько был не готов к такому повороту событий, что полетел вверх тормашками. Бой, топая и ударяя себя кулаками в грудь, совершил круг почета, который закончился танцем наподобие украинского гопака и двумя-тремя хлопками по Катиной спине: за то, что впервой не тому аплодировала.

Потирая ушибы и почесывая с досады затылок, я отправился мыться, потому что в белом халате угодил прямо в цветочный газон. Бой торжествовал. Шутка удалась на славу.

***

Несмотря на то, что в зоопарках многие животные не выглядят совсем дикими, вроде бы при всем этом ни складывались с ними ваши отношения, ручными их считать нельзя по той простой причине, что их действия все равно остаются непредсказуемыми. И к обезьянам это, наверное, относится сначала, потому что некоторые из них к себе очень быстро располагают.

Однажды одна из наших молодых работниц (весьма привлекательная, между прочим) зашла для уборки в клетку Боя, думая, что перегонный шибер закрыт. А он-то оказался открытым! Хорошо, что не у льва, да?

Бой “спинным мозгом” почувствовал ее и сразу пришел “поздороваться”. Перепуган ная сотрудница хотела было вырваться на свободу, но первое, что он сделал, — загородил доступ к отступлению. Сотрудница начала с ним ласково разговаривать. Он спокойно ее выслушал, но потом все таки принудил снять халат, оставив девушку в одном купальнике. (Летом мы периодически бегали на речку, которая протекала совсем рядом с зоопарком, чтоб хоть немного освежиться.)

По сути со служительницей он был давно и хорошо знаком, поэтому его больше заинтересовал ее наряд. Пока Бой примеривал на голову халат, не понимая, как просунуть в него руки, служительнице удалось выскользнуть. Рабочие тоже не растерялись и сразу перекрыли Катю, которая, наверное, могла бы устроить сцену ревности.

По этому поводу могу дать один хороший совет (в жизни может пригодиться). Если вы внезапно встретились с каким-либо живым существом в ситуации, когда чувствуете себе явную или скрытую угрозу, — отдайте любую вещь: сумку, рубашку, обувь — неважно что. Пока животное будет изучать непонятный предмет, у вас есть несколько секунд для принятия решения.

***

Как-то мы с Василичем задержались после закрытия зоопарка и во время вечернего обхода нашли на лавочке зеркальце размером с десертную тарелочку.

Юрич! Давай Бою отдадим! Что он с ним будет делать? — предложил Василич.

Заглянув в зеркало, я бы сказал, привычным взглядом, Бой только передернул бровями типа: “А, это опять ты?”

Потом, повертев в руках и изучив зеркальце со всех боков, отдал его Кате. Она уже давно напряженно ждала этого момента. Первая ее реакция была — прыгнуть на того, кто прятался в зеркале. Но она довольно быстро поняла, в чем дело, и, положив руку на голову, изобразила: “Вот дура! Это я!” После этого начала упражнения с губами: вытягивала их во всю длину трубочкой, потом улыбалась до ушей либо отвешивала нижнюю чуть ли не до колен, при всем этом постоянно подергивая бровями и строя самой себе глазки. Периодически зеркальце немножко поворачивалось, и изображение убегало в сторону. Катя возмущенно оборачивалась и, никого там не обнаружив, опять опускала руку на голову: “Вот дура! Это опять я!” — и поворачивала зеркало нужным образом.

***

Однажды Бой снова заболел. Началось все с расстройства желудка. Но если ранее случая выручали глинтвейн, вяжущие чаи и диета из листьев ивы, то в сей раз я сразу понял, что глинтвейном и листьями не обойтись. Заболел-то он, как обычно, одновременно с Катей и Ромой, но последние двое быстро пришли в себя. И до того случалось, что некоторые, на первый взгляд несложные болезни у зоопарковских питомцев переходили в затяжные. Я всегда очень переживал по этому поводу, чувствуя свою полную беспомощность. Сначала приглашал для консультации преподавателей из душанбинского ветеринарного института. Но очень скоро убедился, что в Таджикистане по лечению диких животных мы и есть истина в последней инстанции. К такому выводу мы пришли, конечно, вовсе не от гордыни, а просто оттого, что мы в этой области уже обладали реальным и несомненным опытом. Но в случае с Боем я даже пригласил для консультации нескольких очень хороших детских врачей-педиатров с многолетним опытом.

Они оперативно помогли нам достать необходимые лекарства для внутривенных вливаний. Но к диагнозу ничего нового не добавили: геморрагический энтерит и сердечная слабость.

На второй день мы перевели Боя в фиксирующую клетку. Ловить его не пришлось. Он перешел в нее сам, с таким видом, словно хорошо понимал всю серьезность своего состояния. Фиксировать его не было никакой необходимости. Он безропотно давал себя слушать, щупать и делать внутривенные вливания. Только лежал и потихоньку стонал. Когда я ему помогал сесть, чтобы у него была возможность выпить рисового отвара или поесть суп из хорошо переваренной и перетертой моркови, которую мы ему давали по совету педиатров, он одной рукой придерживал мою руку с чашкой, а другую клал мне на шею, чтоб лучше держаться. При всем этом, заглядывая в глаза, говорил: “Доктор, видишь, что со мной приключилось? Но ты же меня спасешь, да?”

И я ему отвечал:

Держись, Бой. Сделаем все, что можно.

Потом он ложился и, не сводя с меня глаз, продолжал: “Доктор, мне очень больно, твои лекарства не помогают. Придумай что-нибудь”.

Я давал ему обезболивающее и снотворное. Он засыпал, продолжая во сне держать мою руку. Несмотря на все усилия, Бой угасал на глазах.

Однажды утром я, как и накануне, ввел ему в вену иглу, чтобы сделать вливание. Он посмотрел мне в глаза, потом резко выдернул иглу и отвернулся к стене. Глаза его еще были открыты, но жизни в них уже не было...

На вскрытии, помимо жуткого геморрагического энтероколита (такого я больше никогда не видел), меня поразило его сердце — сплошь покрытое рубцами перенесенных инфарктов. Лабораторный анализ подтвердил диагноз: катарально-геморрагический энтероколит, предположительно вирусной этиологии.

Вспоминая сердце Боя, я всегда задаю себе вопросы. Как обезьяна умудрилась заработать столько инфарктов? Как с таким количеством инфарктов можно было вообще жить? Что я сделал неправильно? Был ли у меня шанс ему помочь? Вправе ли мы...

Немножко странно, но я почему-то вспоминаю Боя таким, каким я его никогда по сути не видел, — прыгающим по веткам в девственном лесу, в родной для него среде обитания.

Уже потом, когда я работал в институте животноводства, мне попалась статья, в какой описывался псковский эксперимент: высадка обезьяньего десанта на остров. Я не помню автора и не смогу повторить дословно, что он писал. Но я очень хорошо запомнил описанную там сцену.

Отплывает лодка, в какой сидят люди, которые, собственно, и привезли Боя на остров. Люди, которых он хорошо знает и к которым очень привык. Они почему-то оставили его с другими обезьянами в непонятном, чужом месте, а сами уезжают. И хотя обезьяны очень не любят холодную воду, Бой зашел по коленки в реку и поднял руки. Люди, которые его привезли на остров, знают, что он их зовет. И он знает, что они об этом знают. Они его многому научили. Но они уезжают...